Судьба бывших царских офицеров во времена «красного террора»

В 2018 году нас ждет несколько крупных столетних дат — установление советской власти в Яранске, Нолинске и Уржуме (в Вятке это событие может быть отмечено уже в декабре этого года), Степановский мятеж, Ижевско-Воткинское восстание, окончание Первой Мировой войны ( в начале года для России, в конце года для всего мира) и столетие «красного террора». Если остальные даты будут как-то отмечены, то о последнем даже что-то трудно предполагать, настолько двулико отношение власть имущих к этим историческим событиям. Впрочем, «красный террор» 1918 года часто затемняется сталинским террором 1937 года, находясь как бы в его тени, между тем как он был не менее страшным и кровавым, а может быть и более, вобравший в свою орбиту тысячи невинных жертв. Если в сталинские времена в основном ссылали в ГУЛАГ, при «добром дедушке Ленине» просто расстреливали, не церемонясь, зачастую по самым нелепым и липовым обвинениям. И тем нелепее и страшнее выкрики неокоммунистов, что все документы «подделаны», что жертв было меньше, чем говорит статистика, что он был вовсе необходим и «мало вас убили». Но архивные документы сохранились, являя собой часто прямое свидетельство практически бандитского беспредела власти  в отношении мирного населения. При этом тут нет вины как таковой организации ЧК-ОГПУ-НКВД – она просто исполняла закон…

Одной из категорий населения, наиболее пострадавших от «красного террора», были бывшие офицеры, демобилизовавшиеся после выхода России из Первой Мировой войны. Офицеры, не сочувствовавшие новой власти и хорошо знакомые с военным делом, представляли для нее огромную угрозу, к тому же многие, действительно, начали вливаться в антисоветские организации и мятежи. Поэтому репрессии бывшего офицерства и военных были, в принципе, даже обоснованы, но, расправляясь с прямыми врагами, которые выступили против советской власти с оружием в руках, часто под раздачу попадали и невинные люди, не имевшие ничего против существующих порядков. Тут действовала как бы превентивная мера – лучше арестовать сейчас, чем потом, когда будет поздно. Для того, что бы попасть под каток террора, часто было достаточно неосторожных слов по адресу новой власти, сочувствия монархизму или связи с антисоветскими организациями или людьми, недовольными  властью, даже одного письма.

Итак, репрессии людей, выступивших против советской власти с оружием в руках, были вполне правомерны: законы военного времени. Если ты взял в руки винтовку против конкретной власти, пощады уже не жди. Особенно много было репрессировано участников антисоветских мятежей 1918 года – Степановского и Ижевско-Воткинского. Степановский мятеж поднял в августе 1918 года на юге губернии  Московский продовольственный полк под началом бывшего штабс-капитана Александра Степанова, до этого добросовестно грабивший безоружных крестьян. Одной из причин восстания могла стать директива советского правительства топать полку на белочешский фронт. К тому времени советская власть трещала по швам и умирать за нее, за какие-то мнимые идеи,  продотрядникам не хотелось. Проще было поднять антисоветское знамя, что они и сделали. Комиссара полка Хомака Степанов лично отправил в «могилевскую губернию».  К мятежникам  сразу примкнули местные эсеры и многие демобилизованные царские офицеры. Более того, перешел на сторону степановцев и отряд Красной гвардии, находившийся в Уржуме! Бывший офицер Валеев Мухамет Гала свидетельствовал в своих показаниях: «При вступлении белогвардейцев в Уржум Попов Никандр, командир отряда Красной армии, перешел на сторону белогвардейцев и участвовал при свержении совета» 1).

Вот судьбы двух офицеров, добровольно перешедших к степановцам. С такими чекисты потом не церемонились. Так, осенью 1918 года был расстрелян бывший юнкер Оренбургской школы прапорщиков Роман Воробьев. По всей видимости, из-за революции он не успел получить офицерские погоны, но все равно считал себя офицером – как значилось в постановлении о расстреле «Везде выдавал себя офицером». Также указывалось, что он сам прибыл в Уржум и получил винтовку. В своей анкете, заполненной в ЧК при аресте, он указывал факты своей короткой биографии: крестьянин деревни Антонково (близ Уржума), холостой, окончил Нартасское сельскохозяйственное училище, с марта 1918 года состоял секретарем селенного комитета своей деревни, сочувствовал коммунистам. Оба его брата тоже воевали – один пропал без вести, другой остался инвалидом. После ухода степановцев из Уржума, Воробьев скрылся, но в октябре все же вернулся домой, надеясь, что все простится, как думали и многие другие подобные ему.  Он был сразу арестован и приговорен к расстрелу.

Из постановления о расстреле: «1918 года октября  18 дня я следователь  чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией Ю. произвел следствие по делу Романа Воробьева по обвинению его в действиях с белогвардейцами во время восстания, при чем оказалось, Воробьев  не был произведен  в офицеры, но только состоял юнкером оренбургской школы прапорщиков, а при вступлении  белогвардейцев в Уржум он везде себя выдавал офицером.  В Уржуме он получил винтовку, куда  он сам прибыл. Хорошо разбирается в политике, с первого дня Февральской революции  на вопрос, почему не поступил в партию, говорит, не разбираюсь в политике. После ухода белогвардейцев  его не было дома, явился только 9 октября.

А потому постановили: Воробьева расстрелять (2)».

Более повезло добровольцу из города Уржума Степанову Михаилу Аполлоновичу, бывшему офицеру, занимавшему даже должность в Степановском «правительстве». Он был арестован уже в мае 1919 г, когда «красный террор» на время затих, и был помилован. Михаил Аполлонович происходил из состоятельной семьи —  отец его торговал мануфактурой, имел в городе 3 дома и магазины.  Михаил имел образование 5 классов (видимо, городского училища), а когда началась Первая Мировая война, окончил Тифлисскую школу прапорщиков. О своем прошлом он рассказывал в анкете: «В 1916 г. попал на военную службу, когда в 1916 г. окончил школу прапорщиков, выбрал место службы в городе Вятке месяц. Участвовал в боях под Крево, где и представлен был в чин подпоручика. Во время Февральской революции  был на фронте, во время октябрьской революции тоже был на фронте. И приехал зимой 1917 г. в Уржум, где и жил все время дома, только летом уезжал к сестре в с.Хлебниково, где она жила замужем за фельдшером Ведерниковым». Тут следует добавить из другого документа, что он занимался в это время книжной торговлей.

Следуя из дальнейших слов Степанова, когда в Уржуме вспыхнул антисоветский мятеж, он возвращается в Уржум и, скорее всего, добровольно присоединяется к мятежникам. они ему дали даже должность —  заведующего над военнопленными.  Вот что он рассказывал: «…Летом в июле, когда здесь в Уржуме были степановские банды, я вернулся в Уржум и встал на должность заведующего над жизнью военнопленных. На эту должность меня назначил штаб (названия не знаю), помещавшийся в бывшем доме Стародубцева, я был на этой должности дня 3. Потом началось отступление Степанова. Я повез проведать свою семью до д.Вершинино и, переночевав там ночь, я проводил их до села Пустополье, где семья осталась на квартире священника Сырнева Митрофана. Из членов семьи были мать, 4 сестры и 1 брат, а отец в это время не находился с нами. Он еще раньше уехал в Туркестан к матери.  Семья уехала из Уржума из за боязни, что я находился и принимал участие в банде Степанова. Сколько куда были перед отъездом семьи скрыты ценности, я отказываюсь. Тоже не скажу, куда были скрыты ценности, которые были захвачены степановскими бандами. Из близких мне  товарищей  в степановской банде участвовали Алексей Максимов бывший прапорщик (родители торговцы), Иван Малков бывший прапорщик, с обоими служил в 106 полку, Шамов и военных жили на второй улице. Я их видал, как они ездили в разведку. Из наиболее закоренелых и ярых степановцев знаю Степанова и бывшего полковника Пантюхина, который жил на 2й улице. Адъютантом штаба был Коробков Владимир. По отношению к себе я от них плохого не видел, и сколько где сейчас и что-нибудь из банды Степанова находятся, сказать не могу».

После ухода степановцев из Уржума, Степанов, как и Воробьев, подается в бега. Скрывался он аж до мая 1919 года, но в конце-концов надоело ему скитаться и он сдался в руки советской власти. Вот что он рассказывал об этом периоде своей жизни: «Когда я оставил семью в Пустополье, я пошел на с.Михайловское, на Хлебниково, на Аджиму Малмыжского уезда до с.Черняевского, д.Шеганура, д.Мусаевская и жил в лесу и деревнях до 8 ноября, а с 8 ноября жил в лесу в Яранском уезде, ходил из деревни в деревню, ходил с костромскими нищими, собирал милостыню, где и жил всю зиму, до 13 мая. А в мае я решил идти на Казань через Купсолу, чтобы идти сдаваться в руки советской власти. В с.Купсола в 1 доме где я ночевал на квартире   я встретился с 1 прапорщиком (фамилию не знаю), который ехал из Елабуги в Казань поступать на советскую службу, я ему открылся и он посоветовал идти в Краснококшайск, куда я и пошел через некоторое время туда, еще по дороге в Краснококшайск я заявился в д.Ургакш к председателю селенного совета , где и рекомендовался  как добровольно явившийся дезертир, про свое участие в банде я не говорил ничего. Меня оттуда на другой день препроводили в волостной исполком в Ронгу, откуда меня препроводили с партией дезертиров в Краснококшайск. Когда нас привели в военный комиссариат, где на вопрос военного комиссара, кто ты, я ему сказал, что я бывший офицер из г.Уржум, после чего меня арестовали. Никуда  в Краснококшайске в советские учреждения не хотел, был сначала в арестном доме 9 дней и потом меня перевели в роту под надзор ротного командира (3)». Если бы Степанов попал в руки ЧК раньше, без сомнения, он бы разделил участь Романова и других добровольцев…

Но все же были во времена даже кровавой вакханалии «красного террора» 1918 года  и мягкие наказания. Видимо, все зависело от конкретного следователя. Так, бывший офицер Новоселов Яков Иванович во время Степановского мятежа в Уржуме занимал даже должность военного руководителя, исправно служил степановцам и даже симпатизировал царскому правительству! Несмотря на все это, он получил… лагерь, а не расстрел, который вполне мог бы полагаться и за меньшее преступление. Остается только догадываться, что могло повлиять на вынесение такого приговора; может, денежный залог. Из постановления: «Производил следствие по делу Новоселова Якова Иванова по обвинению его в содействии в белогвардейском движении и как офицера, причем оказалось, что гражданин Новоселов  действительно во время белогвардейского мятежа в Уржумском уезде был на посте военного руководителя. Кроме того, офицером  его не сделали поневоле, а сам он старался как бы попастся на должность офицера, при чем видно, что он к царскому правительству относился с чувством, кроме того он как военный руководитель не принял никаких мер для того чтобы подавлять белогвардейские банды во время занятия Уржумского уезда

А потому постановил: гражданина Новоселова Якова Иванова заключить в концентрационный лагерь (4)».

Помимо добровольцев-офицеров, были и невольные участники антисоветских мятежей, и таких было немало. Впоследствии и они жестоко пострадали за это. Например, степановцы, захватив власть в свои руки, для увеличения военной численности, начали привлекать в свои ряды и других офицеров, не перешедших на их сторону добровольно. Часто это делалось под давлением. Многие бывшие офицеры, уставшие от войны, не хотели снова браться за оружие. Таковым оказался Мухамет Валеев, о котром уже говорилось.  О своем прошлом он указывал в анкете, заполненной в Чрезвычайной Комиссии: «До военной службы занимался на приисках в Сибири, призывался по мобилизации в 1916 г. в городе Керенском Иркутской губернии и был назначен в 727 пехотный полк, где прослужил с января 1916 г. до демобилизации. Служил в 4 роте, в строе. Полк находился все время на позиции. Ранен не был ни разу, только раз был отравлен удушливыми газами, после чего 3 месяца лечился в городе Двинске. Во время Февральской революции полк находился на позиции. Переворот встречали радостно, т.к. сейчас же после переворота с солдатами стали обращаться лучше. Распоряжения Временного правительства одобряю, т.к. оно дало много прав  как солдатам, так и крестьянам.  В Керенском наступлении все шли по своему желанию, радостно. Я всегда стоял против братания на фронте, немцы несколько раз пытались сходиться с нашими солдатами, даже приносили прокламации. Но мы их не подпускали и боялись, как бы нас не обманули и не перестреляли. Когда слыхал про германских шпионах, которые призывают солдат не идти в наступление, думал, что Временное правительство сумеет бороться со шпионами, позже узнали, что агитацию ведут большевики, и мы солдаты решили бороться против их партии. При голосовании мы все голосовали».  Тут следует добавить, что Валееву в 1918 г. было 35 лет, был он холостой и неграмотный, как указывал про себя в анкете. Под словом «голосование» он имел ввиду имел голосование в Учредительное собрание.

После демобилизации Мухамет жил у брата на квартире в деревне Татарская  Китня Черемисско-Турекской волости Уржумского уезда. Здесь его и нашли мятежники. Как это было, он рассказывал: «Этот самый Попов при вступлении белогвардейцев в город послал меня в село Русский Турек узнать, сколько нужно подвод для перевозки хлеба, находившегося на пристани Турек. Когда я подъезжал к пристани, там находились уже выгрузившиеся белогвардейцы. Они меня сразу арестовали и послали на пароход, где продержали меня 6 часов, а потом выпустили, когда я направился в город. На 3й день Попов меня встретил и записал меня в караульную команду. Когда белогвардейцы отступили, я пошел в свою деревню, откуда прибыл в город. 13 сего сентября, когда я пошел в свой отряд, там меня арестовали и препроводили в комиссию». 14 октября 1918 г. Валеев был приговорен к расстрелу (5).

Некоторые офицеры, опасаясь за свою жизнь, не желали брать в руки оружие и просто скрывались. Похоже, на победу мятежников они не особо надеялись, зато знали, что такое «Чрезвычайная комиссия». Так сделал, например, бывший  офицер из села Шурма Петр Александрович Вятских, прапорщик старой армии. В своих показаниях, данных в ЧК, он говорил: «Пред мятежом мне было вручено предписание от шурминского  коменданта Гужавина о том, что я как офицер обязан вступить в отряд Степанова, а там уже и Гужавин  лично мне об этом говорил, но я не желая исполнять это предписание, решил раньше скрыться, что конечно и сделал. Из дому я не уходил, но все же от народа скрывался. В бою с отрядом Красной армии я не участвовал, последнее время, т.е. недели 2 назад я уходил из дома на Лазаревский завод к комиссару Хорошавину, спросил его относительно службы, он обещал сообщить ответ в Шурму. С Лазаревского завода я прошел в Уржум, где записался в биржу труда для получения службы и вернулся домой. Во время переписки надлежащих мобилизации офицеров и унтер-офицеров, заявил о своем месте жительства в виду фигурирующих разных слухов, что будто бы офицеров расстреливают и т.д. Я несмело, но все же собрался 9 октября явиться, 8 октября  меня на квартире арестовал Больше-Шурминской волости волостной комиссар» .

Односельчане пытались вступиться за своего земляка, которого очень уважали.  Например, было составлено групповое «удостоверение» граждан села Шурмы: «Мы нижеподписавшиеся сим удостоверяем, что гражданин завода Шурмы «Ильинского общества» Петр Александров Вятских «бывший прапорщик» поведения хорошего, ни в чем предусудительном ранее нами замечен не был, на собраниях, митингах оратором не выступал, был повинен советской власти, каковую и признавал и даже состоял в должности комиссара в имении бывшего  землевладельца Локтина».  Сосед Вятских Илья Васильев Луппов на допросе так же хорошо о нем отозвался: «Петра Вятских я знаю отлично как соседа, до мятежа Вятских  занимался полевыми работами, а затем в пятницу пришел домой и в субботу, накануне боя ушел за реку Вятку, а всюду его искали родные. Я слышал, что офицеры посылали Вятскому записку о явке, но он старался всячески уклониться от этого предложения. По моему Вятских  в мятеже не участвовал, т.к. заметил, что от участия спрятаться. После мятежа я его не видел до наступления  красных».

Но ни  алиби от участия в мятеже, ни ходатайства и показания односельчан не спасли Петра Вятских. 18 октября 1918 г. ретивый следователь Уржумской «чрезвычайки» подписал постановление о его расстреле: «…Нашел, что бывший офицер Вятских активно участвовал в действиях белых, пришел трижды в Уржум, а потому постановил: бывшего  офицера Петра Александрова  Вятских расстрелять» (6).

Некоторые бывшие офицеры все же смогли избежать расстрела. Например, жители д.Гужавино Шурминской волости Потап Лавринович и  Василий Степанович Гужавины получили только заключение.  Они  «во время прихода банды Степанова брали оружие у коменданта Шурмы Гужавина  и несли караульные службы», но, как следовало из их показаний, побросали винтовки и скрылись; дисциплина в степановской армии отсутствовала напрочь. В одном из протоколов даже значилось, что в караул они были назначены не самим Гужавиным, а постановлением селенного общества (что, видимо, их  и спасло): «1918 года ноября 16 дня деревни Гужавиной комитетом бедноты  расследовано дело о том, что осенью сего года во время появления белогвардейцев в деревне и в окрестностях был назначен комендантом Михаил  Никитич Гужавин и ему в помощь для несения караульной           службы общество назначило граждан Потапа Лавринова и Василия Степанова Гужавина, которые от коменданта получили винтовки. Спрошенные по сему делу лица пояснили, что они получили без расписки и сдали тоже без расписки коменданту; но так как в то время сдачи винтовок не могло быть, потому что при появлении красноармейцев  белая  гвардия бежала в разные стороны и ружья непременно скрыты».

Из показаний Василия Степановича Гужавина: «Меня Василия Гужавина  назначило общество как в очередь общественной службы. Винтовки нам выдал комендант Михаил Гужавин. 1 винтовку и 30 патронов получил оружие. Меня послал комендант на пароходную пристань, вменил в обязанность  по прибытию парохода проверять документы. Простоял на посту я 2 часа. Не дожидая смены, ушел с поста домой в деревню  Гужавино. После того дня через 3 я винтовку увез в Шурму и сдал коменданту. Когда стоял на посте, то комендант говорил, что до смены не должен покидать поста, но когда я понял, что жизни угрожает опасность и покинул пост, комендант, узнав о том и говорил, что хорошо, что вы свой, то могли тоже получить смерть за то, что бросили пост».

То же свидетельствовал и Потап Лавринович: «Комендант  Шурмы Михаил Гужавин  мне выдал винтовку 30 патронов и послал на пароход пост проверять документы. Но я простоял не более часа полтора. Но я понял, что вот публика на нас смотрит подозрительно. Комендант говорил, что вам на смену пришлю людей, но я, не ожидая смены, ушел домой и дома сказал, почему я не стал стоять. Того же дня я коменданту говорил, куда сдать винтовки. Он сказал, принесите мне.  Комендант спросил, почему ушли. Я ответил, потому что невозможно стоять и так дня через 3 я винтовки сдал коменданту, к чему и подписуюсь».

Приговор по делу Гужавиных оказался неожиданно мягким: «…Оказалось, что материалов по обвинению Гужавиных при деле не имеется, а что таковые пошли для несения службы у белогвардейцев по назначению.

А потому постановил: Гужавиных Василия  и Потапа заключить в дом заключения на 2 месяца(7)».

Как уже говорилось, наряду с участниками антисоветских мятежей были арестованы и многие невинные люди, не имевшие отношения ни к мятежам, ни даже выступавшие против власти. Многие из бывших офицеров них так же были расстреляны, часто по разным мутным обвинениям, по малейшему подозрительному поводу.

Таковым оказался безобидный народный судья 4го участка Уржумского уезда Николай Николаевич Баженов, бывший офицер-фронтовик. Основанием для его ареста послужили то, что он остался на своей должности во время власти белогвардейцев (степановцев) в уезде и некое письмо от знакомого, на которое даже не ответил. За это человек был расстрелян.

Вот что он сам рассказывал о себе на допросе в ЧК осенью 1918 года:
«…Будучи еще в полку я получил назначение на должность народного судьи 4 участка Уржумского уезда, который принял по приезду в г.Уржум и сейчас же отправился в с.Черемисский Билямор, где работы было очень много. От мирового судьи принято мною более 100 дел и вновь поступало в месяц около 60 часть очень серьезных, например, уголовных в убийстве, так что времени свободного совсем не имел и добавок к тому чувствовал себя слабым в политическом отношении. При вступлении белогвардейцев я остался на своем посту несмотря на то, что институт мирового судьи был упразднен белогвардейцами, я все время продолжал работу и даже судил как местный судья. В г.Уржуме работали, призывались к работе мировые судьи, ставленые Временным Правительством. Мне как бывшему офицеру было предложено Волостной управой явиться в г.Уржум для поступления в Народную армию, но не явился и даже уговорил бывшего офицера Ушнурцева не являться. Остальные офицеры все явились и поступили в Народную армию.

Во время существования комитета Учредительного собрания, ко мне никто не являлся, только поступил из волостной управы бюллетень, где было сказано, что местные судьи упразднены и на их местах восстановлены Мировые судьи. Лица, состоящие в волостном исполкоме, остались на своих местах, т.к. назначенные комитетом Учредительного собрания отказались, но предполагаю, если бы власть осталась бы надолго, то переизбрали бы состав волостной управы. Я лично никогда не мог бы остаться на должности мирового судьи, т.к. все советские служащие отстранились, а остались лишь те, которые скомпрометировали советскую власть, и т.к. бывший мировой судья состоял на службе в кооперативе. По поводу письма от 9.06. 18 могу сказать следующее. Лицо, которое мне пишет письмо, служил помощником у меня до августа 1915 г., после я его не встречал. Когда я приехал весной в Уржум он меня встретил. Я ему сказал, что назначен народным судьей 4 участка.

Про его я больше ничего не знал. Это письмо я от него получил первое и ничего не ответил, т.к. рекомендовать его не могу и сам должности не имел, тем более не зная его взгляды. Декретами советской власти соглашаюсь. На комитет смотрю как на нужное при создавшемся моменте, когда идет классовая борьба и некультурности народа. Агитация может дать нужный результат, когда идет изолирование все вредный элемент рабочего класса. В партию коммунистов я желал бы записаться, когда я буду вполне подготовлен к партийной работе. Насколько мне известно то активное участие принимали при существовании власти белогвардейцев бывший секретарь земской управы Лошкевич, полковник Понтюхин, некто Березинский, лично я знал только Лошкевича, больше показать ничего не могу».
20 сентября Баженов был вызван в Биляморский военный комиссариат для подписки о невыезде. Как любой чиновник подобной отрасли, Баженов отнесся к этому с большим неудовольствием, что его вызвали, а не приехали к нему лично.

Вот как описывал его поведение военный комиссар: «20 сентября 1918 г. мною был вызван в канцелярию комиссариата бывший офицер Николай Николаевич Баженов для отобрания от него подписки о невыезде из пределов волости (без разрешения военкома). Явившись в канцелярию комиссариата, Баженов начал выражать крайнее недовольство предписанием комиссариата о немедленной явке в канцелярию. Он говорил, что его из-за таких пустяков (подписке о невыезде) не стоило вызывать, а можно было привезти к нему в канцелярию ; что его нельзя отрыв от дома и прочее, тогда как вся эта процедура заняла 10-15 минут. Садясь писать расписку, он в знак страшного недовольства швырнул на стол свою фуражку и небрежно «начеркал» подписку. Хотя я и говорил ему, что его вызвали не как местного судью, а как бывшего офицера, он однако не менял своего поведения…»

Это спесивое отношение к органам новой власти могло сыграть свою решающую роль в судьбе судьи. Вскоре он был арестован. На вопрос о  возможных причинах  своего ареста он говорил так: «… Почему арестован был, ответил, что предполагается арест из-за того, что я написал бумагу после того, как меня потребовал военный комиссар для подачи расписки, что я обязуюсь без особого распоряжения выезжать из пределов Черемисско-Биляморской волости, требуя известной формальности, дабы после самому не попасть под суд, за неисполнение распоряжения власти, т.к. повестка была подана без разносной книги и всякой расписки».
У Баженова был сделан и обыск, после которого чекисты даже оставили револьвер (видимо, как судье при должности). После его окончания Баженов сделал расписку, в которой отметил их деликатность: «обыск сопровождался весьма деликатно, вежливо и при обыске и после оного из вещей оказалось ни что не тронутым. При сем присовокупляю, что товарищ П. мне, как народному судье, оставлен ( внес в сей протокол) револьвер с 14 патронами и своим кабуром со шнуром. Кроме сего, у меня Баженова оставлен театральный бинокль».

10 октября судьба бывшего офицера была решена. Из Постановления о расстреле:
«1918 г. октября 10 дня я служащий Чрезвычайной комиссии при совнаркоме О. сего числа произвел следствие по делу Николая Баженова, обвиненного в контрреволюции, который при допросе показал, что он написал бумагу вятскому комиссару не как лично от себя, а как от народного судьи. При Временном Правительстве так хорошо разобрался в политике и знал, что Временное Правительство ведет к монархическому строю. Знал, за что восстал рабочий класс. Еще прошлую зиму достал программы партии коммунистов, которые имеет до сего времени. А на вопрос, почему не поступил в партию коммунистов, заявил, что еще не знаком с программой. На вопрос желает ли поступить сейчас в партию коммунистов, говорит, что сейчас не желает, а когда подготовится, то тогда поступит. Время белогвардейского восстания не уезжал, а говорил, что работал на своем посту, что является чистой ложью. На вопрос откуда получил письмо, в котором написано, что благодаря действий и распоряжений большевиков не может найти квартиры, что имеются личности совершенно незнакомые, т.к. он с 1915 г. не встречался. Не зная мнение Баженова не мог писать такое письмо. И если Баженов действительно сочувствовал партии коммунистов и советской власти, то он получая такое письмо немедленно сообщил бы в надлежащее учреждение для разбора дела.

А потому постановил : Баженова расстрелять(8)».
Здесь следует пояснить строчку «Не зная мнение Баженова не мог писать такое письмо». Видимо, следователь предполагал логически, что автор письма и Баженов могли состоять в более тесном общении, чем одно письмо. Как видим, обвинение было шито «белыми нитками». Баженов была расстрелян не как контрреволюционер, а как бывший офицер, который мог повернуть оружие против новой власти… Впрочем даже его слова «В партию коммунистов я желал бы записаться, когда я буду вполне подготовлен к партийной работе», его не спасли…

Так же по фиктивному обвинению осенью 1918 года был расстрелян крестьянин Сорвижской волости Ярополов Александр Аввакумович, инвалид войны и даже председатель исполкома. О своем прошлом при аресте в ЧК он рассказывал: «На военной службе был в Астраханском гренадерском  полку. В 1915 г. 29 августа я был ранен в ногу и раненый попал в плен, где мне ногу отрезали.  В Петрограде уже по приезде из Германии в 1916 г. мне сделали механическую ногу. Уволен вовсе от службы  в марте 1917 г., по увольнении от службы  до сего времени жил дома, занимался плетением лаптей. В июне месяце 1918 г. я был избран председателем Сорвижского волостного исполнительного комитета…»

Вообщем, для новой власти был бы более чем достойный человек, если бы не слепой случай. Летом 1918 года через Сорвижи проезжал отряд красноармейцев человек в 60, которые потребовали у Ярополова, только что назначенного председателем исполкома, хлеба. За неимением такового и к тому же не извещенный о приезде отряда, Ярополов вынужден был отказать в этом и отправил красных в военный комиссариат. Сам он рассказывал об этом так: «Во время  сенокоса в июне  месяце с.г. я только что вступил в обязанности  председателя исполкома через село Сорвиж; приезжали больные красноармейцы в количестве 60 человек, которые просили у меня продовольствия, но т.к. в нашей волости пекарни нет, и кроме того мне не было известно, что через наше село пройдут большевики и нужно подготовить  продовольствие  и хлеб. Старший из той команды  пришел ко мне с другим товарищем  и стали требовать  у меня хлеб, я им объяснил, что хлеба нет, и мне не было предупреждено что бы приготовить, я чтобы выйти из такого положения, послал их в военный Комиссариат, сказал им, что «идите к большевикам», под которыми я подразумевал  военный комитет, т.к. в деревне вошло в привычку называть военных большевиками…»

Красноармейцы подобный отказ не простили и, похоже, сообщили куда следует. Осенью 1918 года следователь ЧК квалифицировал этот отказ как саботаж, опять же чисто логически предположив, что  Ярополов был приверженцем кулачества, которое утаило хлеб, и приговорил его к расстрелу: «1918 г. сентября 25 дня  я следователь Чрезвычайной Комиссии  по борьбе с контрреволюцией  при Совнаркоме  на чехословацком  фронте   Ш. сего числа произвел следствие по делу Ярополова по обвинению его в контрреволюции, причем оказалось, что обвиняемый действительно  не дал содействия по снабжения их хлебом и послал их к большевикам, из чего видно, что посылал их к большевикам, а он беспартийный  – ясно, что он приверженец кулачества, что подтверждается показаниями организаторов советской власти и членов партии комитета бедняков

А потому постановил:  обвиняемого Ярополова расстрелять(9)».

Многие бывшие  офицеры были репрессированы и вовсе по самым фиктивным, надуманным обвинениям.  Вся вина их была только в том, что они были офицеры. Так был арестован  бывший офицер из села Русский Турек Уржумского уезда Иван Павлович Фаддеев, который не имел никакого отношения к Степановскому мятежу. Но все же его решили арестовать от греха подальше. В постановлении приговор ему значилось: «При чем оказалось, принимая внимание, не имея прямых точных указаний на активную причастность Фаддеева в восстании белогвардейцев в августе месяца в Уржумском  уезде, но принимая во внимание то, что Фаддеев бывший офицер и хотя может быть по незнанию несознательно, то все таки был как бывший офицер на стороне белых.

А потому постановили: бывшего офицера Фадеева Ивана Павлова  заключить в концентрационный лагерь на время полного подавления врагов советской власти (10)».

Как видим, Фаддеев был арестован даже без каких-либо доказательств вины, а просто на основании того, что как бывший офицер может перейти к «белым»….

Конечно, во время «красного террора» репрессировались не все бывшие офицеры, а только те, кто выступал против советской власти с оружием в руках (сам или подневольно без разницы) или вызывали определенное подозрение по отношению к советской власти.    Огромное множество «бывших» служило в Красной армии.  Но преследования бывших офицеров продолжались и позднее, после окончания Гражданской войны, точнее говоря, не офицеров как таковых, а лиц, совершивших определенные проступки против советской власти.  До 1937 года жестоких наказаний  за это уже почти не было, чаще давали тюремное заключение. Так,  уцелел от расстрела Бельтюгов  Алексей Макарович, крестьянин  Нолинского уезда и офицер старой армии, арестованный в 1921 году за службу в Белой армии в ходе советско-польской войны. О своей службе в старой армии он рассказывал: «…

Служил  3 с половиной года  и был назначен командиром роты, от чего он якобы отказывался, указывая на свою малограмотность». В 1918 году Бельтюгов был мобилизован в Красную армию, но, в 1920 г., попав в плен армии белого генерала  Балаховича, добровольно перешел к ним – «9 ноября попал в плен к балаховцам в деревне Романовки, якобы,  был окружен Балаховской кавалерией  (волчьей сотни) и был отправлен в Мозырь, где добровольно  вступил в армию Балаховича». В следственном деле его есть и такие сведения: «Находясь  в армии Балаховича по показаниям вместе служивших  с ним красноармейцев, что он агитировал  против советской власти, угрожал служившим красноармейцам  в армии Балаховича за поступление в Красную армию – расстрелом и все время находился в среде офицерства и комполка. Все эти показания уличающие его в преступности он отрицал». В рядах балаховцев Бельтюгов также был недолго, затем снова попал в плен и вновь попал в Красную Армию: «В рядах армии он якобы пробыл 8 дней, а затем был взят в плен 9 ноября, где якобы остался от наступавших балаховцев в плен, где он был взят 85 полком 10 дивизии, а 84 полк, где он, якобы служил, шел позади 84 полка и командиром полка он был взят на прежнее место службы  старшим повозочным Команды связи, где и находился  до 3 января с.г., а 3 был арестован комиссаром полка». В 1921 году карательные законы у большевиков смягчились, и он получил только год лагерного заключения (11).

В 1932 году в Арбажском районе чекистами была «разоблачена» целая антисоветская организация, ставившая своей целью свержение советской власти (видимо, в глуши Арбажского района). Состояли в ней местные крестьяне: Фокин Аким Константинович, Акулинкин А.С., Машкин С.П., Ворожцов Е.П. и Акулинкин Л.С.   Одним из участников был бывший штабс-капитан Аким Фокин. У него  позади была очень интересная биография. Интересно, что в 3 местах его родная деревня Репаки Верхопижемского сельсовета называлась по разному — Ренаки, Репаки, Рыбаки (видимо, записывали со слов). Если вкратце говорить о его жизни, он окончил еще до войны 1914 г. школу подпрапорщиков, затем служил в армии, получил чин штабс-капитана и георгиевские кресты всех 4 степеней. Служил в 97 лифляндском полку. В 1918 г. поступил добровольцем в Красную армию военруком и комиссаром в 1919 г. Воевал против колчаковцев в стрелковой бригаде. В 1921 г отправился на фронт с добровольным отрядом красной гвардии, После демобилизации занимался торговлей, работал лесообьездчиком и приемщиком хлеба, держал большое справное хозяйство. Был раскулачен, принят в колхоз.

Работая в первом колхозе, однодеревенцы  видели трудную жизнь крестьян, которых туда загоняли и, видимо, откровенно выражались об этом. В судебно-следственном деле сообщалось:

«Группа ставила своей задачей создание контрреволюционной организации в целях свержения советской власти…Участники контрревоюционной группы – Фокин А.К., Акулинкин А.С., Машкин С.П., Ворожцов Е.П. и Акулинкин Л.С. среди крестьян распространяли контрреволюционные провокационные слухи о срыве пятилетки, наличии вооруженных банд в Арбажском районе».

Из анкеты Фокина: «Фокин А.К. 53 лет, из крестьян д.Рыбаки Верхопижемского сельского совета. Хозяйство кулацкое – раскулачен, бывший торговец бакалеей и мясом, отправляя в г.Казань с 1921 по 1926 гг. Служил в царской армии в чине офицера (поручика), сверхсрочно, беспартийный, женат, 4 человек живет дома. Сейчас состоит в колхозе Рыбацкой артели, имеет заслуженные георгиевские кресты 4 степеней – 4 штуки от царской армии. Судился за продажу леса, когда служил в 1921-22 гг. лесобъездчиком. Сейчас служит в Караванном заготпункте от Сельпо, в качестве приемщика хлеба, в данное время находится в с.Соболях, принимает хлеб. Каждый день по ночам ездит из Соболей в с.Караванное, состоит по слухам в банде…»

Как возникла «группа», в следственном деле сообщалось: «Произведенным следствием  установлено, что примерно с  января февраля месяца  1931 г. медфельдшера с.Караванное  — Ворожцова Егора Игнатьевича стал посещать гражданин д.Акулинкин – Акулинкин Артемий Семенович.  Вначале его посещения ограничивались тем, что он брал у Ворожцова  газеты для прочтения и  вел беседы по поводу прочитанного. В это же время  к Ворожцову заходил служащий агитпункта с.Караванное – Машкин Семен Павлович. Примерно в апреле месяце  Акулинкин А.С. от общих разговоров перешел к разговорам на политические темы.

… В мае месяце 1931 г. Акулинкин  Артемий Семенович, встретившись с бывшим штабс-капитаном  старой армии – Фокиным Акимом Константиновичем, рассказал о своих намерениях в части создания контрреволюционной группы и предложил Фокину присоединиться к этой группе. Одновременно с этим Акулинкин вел работу по вербовку в группу крестьян….»

Из показаний арестованных:

«… Обвиняемый Ворожцов Е.И. показал, что Фокин, выслушав Акулинкина  А.С. о его работе по вербовке  и намерениях – заявил:

«Действия Акулинкина  в том, что сейчас  нужно разваливать колхозы, коммуны и сопротивляться   проведению кампании на селе – не верны. Это делать нельзя, наоборот  нужно укреплять, способствовать  этому, добиваясь обеспечения всех кампаний на селе не в 100 %, а в 150 и более. Это будет в нашу пользу, чем скорее народ сольется в колхозы, коммуны, перессорится,  тем лучше нам, на этой почве будет общее недовольство, отсюда и восстание, вот тогда будет «варфоломеевская  ночь», середняцкое восстание  против бедноты, против  коммун  – будет поголовная  резня».

Фокин: «Первым  на собрании начал говорить Акулинкин А.С., он сказал, что нам нужно что-то предпринять  против власти. На это я ему сказал, что мы бессильны бороться с советской властью, т.к. у нас нет оружия и связей. После этого  Акулинкин говорил: всячески  стараться тормозить колхозное движение, развивать колхозы и срывать все проводимые властью хозполиткомании. С этим  я не соглашался, а говорил, что нужно проводить кампании на 100 и более процентов.  Акулинкин  на этом  собрании также говорил, что нам нужно заняться вербовкой новых членов  в партию».

Что здесь правда, а что нет, теперь уже сложно понять, но в деле сообщалось, что никаких вещественных доказательств не было найдено и из всех арестованных только А.С.Акулинкин получил 6 месяцев лишения свободы. Остальные были освобождены (12). Таких «групп» из бывших офицеров 1930е годы находилось ретивыми сотрудниками НКВД немало и не все отделывались так дешево, как Аким Фокин, но это уже несколько другое время и другая тема.

                                                          Источники

1. ГАСПИ КО ф.Р-6799 оп. 9 д су-11635 (судебно-следственное дело Валеева Мухамета Галы)
2. ГАСПИ КО ф.Р-6799 оп. 9 д. су-11643 (судебно-следственное дело Романа Воробьева)
3. ГАСПИ КО ф.Р-6799 оп. оп. 9 д. СУ-11412 (судебно-следственное дело Степанова Михаила Аполлоновича)
4. ГАСПИ КО ф.Р-6799 (судебно-следственное дело Новоселова Якова Ивановича)
5. ГАСПИ КО ф.Р-6799 оп. 9 д су-1163 (судебно-следственное дело Валеева Мухамета  Галы)
6. ГАСПИ КО ф.Р-6799 оп. 9 д.су-1630 (судебно-следственное дело Петра Александровича Вятских)
7. ГАСПИ КО ф.Р-6799 оп. 6 д. су-7154 (судебно-следственное дело Гужавиных Потапа Лавриновича и Василия Степановича)
8. ГАСПИ КО ф.Р-6799 оп. 9 д. су-11653                           (судебно-следственное дело Николая Николаевича Баженова )9. ГАСПИ КО ф.Р-6799 оп. 9 д. су-11473 т.1 (судебно-следственное дело Ярополова Александра Аввакумовича)
9. ГАСПИ КО ф.Р-6799 оп.5 Р-6534 (судебно-следственное дело Фаддеева Ивана Павловича)
10. ГАСПИ КО ф.Р-6799 оп. оп 3 д су-4393 (судебно-следственное дело Бельтюгова Алексея Макаровича)
11. ГАСПИ КО ф.Р-6799 оп. 7 су-9001 т.1 (судебно-следственное дело Фокина Акима Константиновича)